Роман-боевик Партизан. Защитник Государства - Кирилл Кащеев

22. Икромджон

Осторожно спустив в люк складной столик, и сбросив пакет с инструментом, я неловко спрыгнул сам. Осветил фонариком подвал: точно та же картина, как и в нашей яме, где мы с Ильёй пытали бандеровца. Посмотрим, что расскажет нам таджикский муджахид. Я рассудил, что начинать допрос нужно с младшего по званию, тем паче, что опыт мой в этих делах по факту мало чем отличается от нуля. Запорю этот допрос — не так страшно будет …

С моим появлением гастр зашевелился: в себя он пришёл давно, и на сколько ему позволяли путы, принял удобную позу на полу в углу. Вспомнив объяснения Командира, я начал спокойно, по–деловому, готовиться к пыткам, демонстративно не обращая внимания на подследственного. Хоть нервы от произошедшего и предстоящего давали о себе знать, но я нашёл себе силы и самообладание насвистывать тихонько себе под нос что–то из «Любэ». Раскладывая на столике газовую горелку, пассатижи, молоток, нож и остальные без сомнения страшные приспособления, я поймал себя на мысли, что по большому, счёту смерть ребёнка десять минут назад на общем фоне прошла практически незамеченной. Не было эмоционального отклика, даже малейшего. Да, в начале немного поплохело, но это длилось несколько секунд, да и поди пойми от чего: то ли от истерзанного осколками детёныша, то ли это был просто небольшой отходняк после закончившегося боя. Вообще последние события воспринимались как–то отстранённо, будто через вату. Выныривал я буквально на мгновения, когда соприкасался взглядами с Ляйсан, как это было вот только что.

— Эй, солдат! — голос из угла был не вполне уверен, но достаточно спокоен. Так Джанго освобождённый обращался к работорговцу Квентину Тарантино, «Эй, белый парень!».

Я не обращал внимание, продолжил выставлять камеру и свет на штативе. Впрочем, видно это не оказалось для бородача сюрпризом, и он продолжил:

— Я знаю, ты меня сейчас внимательно слушаешь, мужик. Я уже был в плену и знаю, что будет дальше. Сейчас ты производишь меня немного ожиданием, потом без слов сломаешь мне палец пассатижами, может даже оторвёшь, прижжёшь горелкой и будешь долго и мучительно меня пытать, чтобы я орал и молил о возможности рассказать всё что я знаю. Проходил я это в молодости. Давай поможем друг другу? Я расскажу тебе всё за так, а дальше уже делай что хочешь. Может даже пытать не придётся. Идёт? — голос был спокойный и уверенный, голос знающего себе цену и хорошо битого жизнью мужика. Речь по–русски звучала очень правильно, складно, каким–то едва заметным, но очень знакомым акцентом.

Я задумался. А почему бы и нет? Дознаватель из меня аховый, а так может и выйдет толк. Отодвинув пыточный инструмент на край стола, я включил запись и присел на угол столешницы:

— Ну давай попробуем. Поговорим, я зажал между коленями резиновую палку и взял квадратик с презервативом. Левой рукой и зубами вскрыл, — Начинай.

— А… Эээ… С чего начать–то? — вид того, как я медленно раскатываю кондом по резиновой дубинке всё же вывел бандита из равновесия. Глаза забегали, а в речи поубавилось уверенности. Есть контакт.

— Ну давай начнём с того, кто ты, и что ты. Фамилия, имя, отчество?

— Оятуллоев Икромджон Парвизович.

— Число, месяц, год рождения?

— Одиннадцатое июня семьдесят шестого.

— Место рождения?

— Город Душанбе, Таджикская ССР.

— Ранее судим в Российской Федерации?

— Нет.

— Судимости в других государствах?

— Не было такого, — Джонни замотал головой. Менторский тон следователя почему–то заставляли его нервничать всё сильнее. Из–за чего? Иди это из–за огондоненого демократизатора в моих руках?

— Гражданство?

— Таджикское. Здесь вид на жительство получил в прошлом году.

— Цель приезда в Россию?

— На заработки приехал, хочу жить остаться.

— Адрес регистрации? Место работы? Должность?

— Прясьвинская, двадцать шесть — тридцать четыре. Разнорабочий на продуктовой базе, тут недалеко, — ответы были краткими, рублеными, пациент похоже начал замыкаться. Может подумал, что я мент и можно попробовать отмолчаться? Хуюшки. О чём люди любят говорить больше всего? Да о себе.

— Ну теперь давай сам рассказывай, как дошёл до жизни такой?

— До какой «такой», начальник? — ага, несудимый он как же…

Резко спрыгнув со столика, я с шагом, на выдохе, со всей силы вдарил «аргументом» по напряжённым мышцам бедра.

Мой «земляк» с воплем повалился на пол с корточек.

— Это было единственное и неповторимое предупреждение. Дальше вот эта вот штука — я поднёс импровизированный дилдо к его лицу, — окажется у тебя в жопе. И это будет самое приятное ощущение из тех, что ты почувствуешь на себе. Понятно?

— Я понял, начальник, больше не повторится, — сквозь зубы прошипел бармалей, и начал делать неуклюжие движения чтобы подняться: связанные за спиной руки и разбитая в хлам нога процесса не упрощали.

Я сел обратно, давая ему немного времени очухаться. В этот момент в луч света от фонарика попала его правая кисть. Мизинец на ней отсутствовал полностью, на среднем и безымянном не хватало по фланге. Не зря он так подробно расписал сценарий допроса.

— Повторю ещё раз, ране судим где–либо?

— Да я сказал же, что нет! — раздражённо и зло бросил Икром, потом быстро добавил: — После войны два года в Душанбинской тюрьме просидел под следствием, с девяносто четвёртого по девяносто шестой. Там в камере и наблатыкался. Ничего не доказали, выпустили.

— Что пытались доказать?

— Была одна история во время войны, чего прошлое ворошить?! Тебя же нынешний момент интересует? Давай про него пока?

Подумав секунду, и поправив презик на резиновой палке, я кивнул.

— Ну давай пока про него. Только давай сам, от начала и до конца.

Со слов бармалея выходила такая ситуация: первый раз в Россию он приехал в середине нулевых, когда его родственники наконец насобирали денег, чтобы отправить Джоника на заработки. Деньги, почти все, были отданы какой–то местной мафии, которая за это доставила свежеиспечённого дронга через границу, довезла до Москвы и передала часть денег местной таджикской диаспоре. Диаспора, в свою очередь, выделила Джону койку в клоповнике для таких же как он, фиктивную прописку, работу на стройке и крышу от милиции и ФМС. Работал Джони без выходных и праздников, по десять часов в сутки, сорок процентов заработка забирала диаспора, сорок — он отправлял домой родственникам, в уплату долга, а на двадцать — жил сам, питаясь «дошираками» и одеваясь в «секонд хенде». Даже умудряясь откладывать какие–то копейки. За несколько лет Джон расплатился с долгами, собрал немного денег, и рванул на Урал — подальше от Москвы и целой когорты преступных группировок, которые зарабатывали на гастарбайтерах, не давая им подняться из полурабского состояния. Выбор пал на Город потому, что когда–то давно, от своего школьного учителя Джони наслушался рассказов про него. Город тоже не был в большом восторге от нового таджика–гастра, хоть и отнёсся с меньшим презрением чем Москва. Одному было тяжело, и эта тяжесть быстро привела Икрома к диаспоре. Впрочем, условия были уже гораздо лучше: вместо сорока процентов их заступничество обходилось в двадцать пять, и свободы было больше. Икромстал снимать комнату, мог выбирать место работы из предложенных вариантов, в рационе появилось мясо, а пару раз в месяц — даже услуги дам не самого тяжёлого поведения. Из недостатков можно было выделить то, что к религии здесь относились гораздо более ревностно чем в Москве и, тем более дома. На не посещающего местного имама, и не совершающего намаз смотрели очень неприязненно. Походы в мечеть Города тоже не поощрялись, даром что стояла она уже больше ста лет в центре, на соседней с набережной улице. Впрочем, имам первое время был вполне вменяемым дядькой в годах, из Худжанда, бывшего Ленинабада. Но вот пару лет назад он внезапно куда–то исчез, не сказав ни слова. Просто однажды на пятничный намаз пришёл Джабраил — молодой азер, тот самый, которого я вырубил первым выстрелом. Лет ему было около тридцати, учился он в Турции, и тематика проповедей быстро сменилась. В речи имама стало появляться слово «куфр», а спустя некоторое время и «кафир». Даже я, очень далёкий от ислама человек, был в курсе, что кафиром, то есть, по сути, атеистом, назвать человека имеет право только Бог, Аллах, если по–арабски. Даже сам себя человек был не в праве называть так, только по глупости, ибо в глубине души, бла–бла–бла… Бла.

Так что этот термин, применённый к человеку или группе людей — явный признак ваххабизма — радикальной (террористической) исламской секте, запрещённой в нашей стране.

Ваххабит Джабраил медленно, но верно делал из гастарбайтеров, большинство из которых были совсем молодыми ещё парнями, религиозных фанатиков. В диаспоре быстро сошли на нет традиционные «корпоративы» на Новый год и Майские (ибо празднование немусульманских праздников — харам), жёстко было пресечено курение анаши, употребление нацвая и алкоголя, которые вообще в Средней Азии в чести.

Будучи вполне взрослым и опытным мужиком, Икром понимал, что вся эта хрень неспроста, и просто так, само, ничего не рассосётся. Да и пальцы, судя по одной из оговорок, ему покромсали «вовчики», так что любить исламистов у него повода не было. В итоге было принято решение валить куда–то ещё дальше, тем более что вид на жительство, полученный год назад, фактически устранял необходимость в «крыше» со стороны диаспоры. Надо было лишь выбрать направление, дату и сделать первый шаг. Однако дело постоянно откладывалось. Не понос — так золотуха. Всегда находились неотложные дела, шабашки и иные поводы отложить поездку. Да и Риту — разведёнку с прицепом из местных, кидать не очень–то хотелось. Джоник даже подумывал о женитьбе и лелеял мечты о спокойной жизни гражданина России. Пусть у него не было нормального образования, зато русский он знал хорошо ещё со школы, где попался талантливый учитель, а уж за десяток с лихуем лет жизни в России довёл его почти до совершенства.

Но не сложилось. Откладывания ситуации на «потом» довели ситуацию до позавчерашнего дня, когда в вотсапе пришло сообщение от главы диаспоры, с просьбой вечером непременно прибыть на общее собрание в одном из складов на продуктовой базе, где он работал. Это не слишком то удивило Джоника: такие собрания не были редкостью, на них доводились некоторые вопросы общего характера: где работать, где не работать, как вести себя с теми или иными представителями власти, куда звонить в случае чего и всё такое. Кроме того, устраивались собрания, и чтобы поделиться радостями или горестями. В прошлый раз Хуршед, штукатур со стройки, варил на всех плов по случаю рождения второго сына и принимал поздравления. А в позапрошлый — Ахмеду скидывались на билет домой — его отец находился при смерти.

Но в этот раз склад встретил не трауром и не праздником, а чистым полом и завешенными фигурками человечков на пожарных указателях. Всё говорило о торжественной молитве, хотя день был далеко не пятничный, и праздников мусульманских не намечалось. А ещё пахло ружейной смазкой, запах которой пробивался даже сквозь пропитавшие тут всё и вся запахами лука, чеснока и гнилых овощей. Когда вошёл Джабраил, в сопровождении нескольких бородатых молодцов с автоматами, худшие опасения Икрома подтвердились. Дотянул. Нарыв лопнул сам, так что теперь придётся расхлёбывать. В проповеди Джабраил призвал всех на джихад против русских кафиров, и пообещал, что Аллах покарает отступников и проклянёт до седьмого колена. Малолетки, по восемнадцать–двадцать лет орали «Аллах акбар» и обещали резать неверных как баранов. В общем «москаляку на гiляку» муслим–стайл.

Тут Джонни и хотел свалить, по–добру, по–здорову, но не тут–то было. Джабраил мягко остановил его в дверях, и поинтересовался здоровьем родственников, оставшихся в Таджикистане, потом справился о здоровье Маргариты, а затем сразу напомнил о проклятии Аллаха для отступников джихада. Икромджону повторять два раза не пришлось, намёк он понял. Как политически неблагонадёжного кадра, Икромджона, Джабраил оставил рядом с собой.

Ночь диаспора провела в молитве. Все после работы клевали носом, но держались. Часов около пяти утра, когда белая ночь окончательно сменилась утром, все попадали спать, многие прямо там же — в молельном зале. В полдень был объявлен подъём, новоиспечённых воинов Джихада, уже почти шахидов, наскоро накормили бич пакетами, разделили на группы человек по восемь–десять и, вооружив подручным инструментом взятым на стройке недалеко (строился ещё один высотный дом микрорайона «для своих» разослали в разные части города, по заранее расписанным адресам. Икромджон находился при Джабраиле в должности «принеси–подай», с обречённостью приговорённого к расстрелу выдавая молодым дебилам арматуру, молотки и всякое такое. Он понимал, что за участие в вооружённом мятеже ему ничего хорошего не светит. Ноги унести и родственников не подставить — уже за счастье будет.

Несмотря на острый запах солидола, огнестрельного оружия никому не дали. Икром вообще его не видел, за исключением двух «калашей» в руках турецких наёмников (по предположению Джоника, неизвестно на чём основанному), стоящих за спиной Гаврюши (как я окрестил про себя Джабраила). Оно, в общем–то и понятно: в пушечное мясо вербовали далеко не всех: всего в диаспоре было около тысячи взрослых мужчин, главным образом семейные мужики в промежутке от тридцати до сорока. У кого жёны с детьми были здесь, у кого — дома в Таджикистане. В общем руководство явно не хотело иметь огромное количество потенциальных дезертиров и стукачей, а потому рекрутировало только молодых одиноких парней, неофитов, которые наиболее подвержены влиянию и хотят быть святее Папы Римского (иншалла), хотят быть героями. В армии почти никто из этой примерно сотни молодых долбоёбов не служил, и оружием пользоваться, соответственно, не умел. Так что оно им, в общем–то, было и ни к чему.

Чем дальше я слушал, тем сильнее становился виден пробел в истории: как в этом стаде малолеток затесался почти сорокалетний Икромджон? Решив повременить с уточнением этого, в общем–то, второстепенного момента, я продолжил допрос дальше, тем более что история подходила к концу.

Задания у банд были разные: от налётов до опорные пункты полиции, с целью завладения оружием, до ограбления ювелирных магазинов в центре: старшие шаек получали исчерпывающие инструкции в письменном виде, вплоть до того, с каких витрин что брать, где камеры развешены, и сколько времени они примерно будут работать с момента отключения электричества.

Перед выходом на разбой, Гаврюша снова собрал всех бойцов, поставил на колени (типа перед Аллахом, но на самом деле перед собой), провёл молитву и благословил всех на джихад.

Весь вчерашний день и прошедшую ночь банды носились по городу, стаскивая на стройку намародёреное: там сделали базу, по мнению Икрома — чтобы не привлекать излишнего внимания к продуктовой базе. Впрочем, это даже отчасти логично, если не знать того, что поведал нам укронацист. Конечно же не всегда банды возвращались с гешефтом, иногда они получали на месте крепкий отпор и у диаспоры появились раненые и убитые: как минимум дважды группы возвращались в меньшем составе чем уходили.

А за полночь одна банда из рейда притащила не награбленное, а своего собрата–бандита, сильно избитого и связанного. Бросив земляка к ногам имама, старший группы, Ислам, возмущённо поведал, что Равшан хотел изнасиловать молодую полицейскую, попытавшуюся оказать сопротивление мразям. За этот проступок Ислам потребовал предать Равшана шариатскому суду, и побить камнями, как прелюбодея. Наивный молодой дебил, как выразился Икром.

Пришлось ждать собрания всех банд, и при стечении всех «исламских воинов джихада» тупорылый неофит повторно обвинил своего собрата в прелюбодеянии. Дальнейший диалог между ним и Джабраилом вызвал отвисание челюсти не только у Ислама, но и у меня:

— А была ли та женщина правоверной мусульманкой?

— Ээээ… Не знаю, нет, наверное. Она русская вроде была.

— А была ли она благочестиво одета? Был ли на ней хиджаб?

— Обычно она была одета, в форме, без хиджаба.

— Вот видишь. Мусульманину разрешено изнасиловать кафира или кафирку если они одеты нескромно, будь они даже детьми. Изнасиловать можно и женоподобного мальчика, если он одет нескромно, например в шортах и майке. И в том не будет греха.

Несмотря на общее эмоционального отупение на фоне последних событий, от пересказанного диалога я охуел. В очередной раз за эти дни. Охуел так, что меня затрясло. Глаза налились кровью, руки захотели что–то сломать. Например, шею Джабраилу. Да и Икрому до кучи. Когда я слушал рассказ Михайлы о художествах Сороки, это воспринималось не так. Бандеровец говорил о беспредельном поступке, но не оправдывал его. Тем более религией. Мне кажется, пророк Мухаммед в гробу бы перевернулся, если бы услышал слова Гаврюши.

Впрочем, а перевернулся ли бы? Учитывая, что третья из тринадцати (пятнадцати? Двадцати трёх?) жён пророка была шести лет от роду к моменту брака с сорокаоднолетним Мухаммедом, и девяти — к началу сексуальной жизни. И нет ли в Коране стиха, который одобрял бы ту жесть, о которой я сейчас услышал? Хоть бы и в толковании. В библии же есть, в книге «Левит», в главе двадцатой, прямой призыв убивать и мужчину, и женщину, если они занимаются сексом во время менструации. Да и много за что ещё. Я недостаточно хорошо знаю Коран, чтобы утверждать, что там нет такого же мракобесия. Впрочем, даже если так, кафиры, это атеисты и язычники, а Софья, хоть и формально, — христианка. Соответственно относится к категории «ахль аль–китаб», то есть «людей писания». Люди писания верят неправильно, но в правильного бога, а потому — мусульмане не имеют права покушаться на их жизни, честь, здоровье и имущество. Что регулярно и демонстрируют терактами по всему миру, и проводя политику геноцида по отношению к христианам в исламских государствах типа Пакистана или Саудовской Аравии.

— Значит Джабраил дал добро на изнасилования вам всем? — я справился с собой и продолжил разговор.

— Да, именно так. Можно даже сказать, призвал к этому.

— Что произошло дальше? Сегодня утром, когда ты попал в плен? — впрочем, я, кажется, уже догадался.

После шариатского суда, закончившегося ничем, был объявлен отбой по шайке.

— Ночевали мы в доме, где живут наши земляки, на прясьвинской, восемьдесят два. Там несколько квартир принадлежит общине, их нам и выделили для ночёвки. Боевиков набивали человек по двадцать в квартиру, отдельную дали только имаму и тем, кто был при нём — поселили в «двушке», одну комнату забрал Джабраил, а мы устроились кто где. Поднялись часов около девяти, и пошли на стройку. Проходили мимо кооператива, увидели эту шл… — заговорившийся ублюдок осёкся, прежде чем оскорбление вылетело из его уст. Я сделал вид, что не заметил. Оговорочка то неслучайная. Это он прикидывается валенком, типа мимо проходил, однако реальная степень его вовлечённости в преступления явно гораздо больше. Тем временем Джони завершал рассказ:

— Девушку увидели. Реджеп, наёмник, усмехнулся, указал на неё пальцем и говорит: «эта кафирка очень непристойно одета. Нужно её наказать, Джабраил–хазрат». Все засмеялись, а Джабраил сказал, что накажет её первый. Дальше ты знаешь. Ты появился, меня и Джабраила вырубил, наёмника Кюрта, и нашего, из диаспоры, Дарвози убили твои люди, остальные бежали, вместе с Реджепом.

Желание запытать насмерть этих выродков уже куда–то исчезло. Выгорело. То, что Соня одним планшетом бы не отделалась — было очевидно с самого начала. Я посмотрел на свои «Джи–шоки»: допрос занял меньше часа, в отличие от беседы с укронацистом. Много ли толку с него? Сколько недоговорил гастарбайтер? Его послушать — он, сука, белый и пушистый, жертва обстоятельств, практически насильно попал в войска вторжения. Завалить его, гада, что ли? Хоть душу отведу… В подсумке как раз пистолет с патроном в стволе. В моменте мысль на столько мне понравилась, что я достал «Макара» и поднялся со своего места. Щёлкнул предохранитель, большим пальцем я взвёл курок. Чтобы как–то подвести итог, устало спросил:

— Так что там за история была в Таджикистане, во время войны?

Таджик почуял моё состояние, понял, что я не пытаюсь взять его на испуг. В панике он вжался в стену, а вся неохота трогать эту тему куда–то испарилась. Срываясь на фальцет, он затараторил:

— Дак это… Семью моего классного руководителя спасали от «Вовчиков». Бабу и ребятёнка новорожденного. Пережестили малость…

Я замер. Какая знакомая ситуация. Ещё учитель этот уже который раз вылезает из его рассказа. Сел обратно, положил оружие:

— Что за учитель–то такой? Ты уже сколько раз про него упомянул.

— Просто хороший мужик. Достаточно молодой, ему лет тридцать тогда было. Даже меньше может. С четвёртого по восьмой у меня русский преподавал. Мы с классом и в Москву ездили, и в Алма–Ату. На классных часах обо всём разговаривали. Другом был для всего класса, можно сказать. Да и вообще, учитель на Востоке — это не то, что здесь. Тебе этого не понять, русский, на слово поверь. После восьмого я в шарагу пошёл, на электрика учиться, но в школу захаживал. Да и не я один, многие его выпускники к нему приходили. Когда его жена, Ада Ахметовна понесла, все очень радовались, даже шутили между собой, мол, у них узбек родится: Соли Иванович киргизский таджик, а его жена — казашка.

Я сидел ни жив, ни мёртв, парализованный, и, наверняка, бледный как мел. Таких совпадений не бывает. Против света моей реакции видно не было, поэтому Икром, воодушевлённый, продолжил:

— И вот, в девяносто третьем, когда война уже шла во всю ширь, я посоветовал учителю отправить семью подальше в горы — у меня родственники жили в глухом кишлаке. Я думал там спокойнее будет. Соли Иванович согласился и отправил. А потом как–то захожу в школу, а там Соли Иванович весь на нервах, куда–то собирается, и в углу свёрток брезента стоит, будто автомат. Спрашиваю, что случилось — он говорит, мол, жена ему позвонила на работу вчера и сказала, что в кишлак пришли бандиты. На этом связь прервалась. Ну он и собрался ехать. Один. Ну я и сказал, что поеду с ним. Он долго отказывался, но в итоге согласился. Я пробежался по одноклассникам, насобирал ещё пятерых, оружие нашёл в тот же день — тогда достать автомат с армейского склада было совсем просто. Шесть автоматов и цинк патронов обошлись нам в барана и насколько литров самогона. Сели в «Рафик» и поехали. Село было довольно далеко от границы с Афганом, но так оказалось, что одна из ослиных троп контрабандистов выходила совсем рядом с ним. Банда пришла из Афгана, человек тридцать, а то и больше, и захватила деревню. Когда до места оставалось километров двадцать, мы машину оставили и пошли пешком. Ночью я вызвался пробраться в деревню и вывести Аду Ахметовну. Там кишлак–то — десять домов. Но я умудрился забраться не в тот дом. Да ещё и Шарик тамошний учёный оказался: не зарычал, а сразу бросился, в руку мне вцепился, плечо мне вывихнул, запястье сломал. Так я попал в плен. В плену меня пытали. Думал — убьют. Потом надеялся на это. А потом, уже к вечеру следующего дня, когда меня выбросили подыхать на улицу, в кишлак нагрянули «Юрчики» на БТРе. Немного, человек пять всего лишь, да наших шестеро — откуда их Соли Иванович взял — я до сих пор не знаю. Ну, «Вовчики» как броню увидали — так сразу в рассыпную: у них и автоматы то не у всех были, больше эскаэсы, да «буры» эти английские, а гранатомётов так вообще не было. Наши как увидели меня в крови на улице — подумали всё, опоздали. Им кровавая пелена на глаза пала… Нет в общем больше Кизил–кишлака. Раскатали его бронетранспортёром в щебень, нескольких бандитов, которые замешкались, да оружие побросали — без разговоров убили. Главу поселения, который с «духами» якшался, Соли Иванович гвоздями к воротам собственного дома прибил. Ну и местных тоже побили–покалечили от души, даже мои чуть под раздачу не попали: ладно хоть жена учителя из подпола выскочила, на шею мужу бросилась. Разобрались кто есть кто. После всего этого уже ко мне подошли, хоронить хотели, а я живой оказывается, даже в сознание иногда прихожу. Меня на броню и в больничку. По дороге я в себя пришёл, посмотрел на ребёнка. Мелкий такой был, темноволосый, со светлой кожей, в мать. Ни капли на узбека не похож, скорее на русского. За палец меня держал, маленькой ручкой. В общем меня в больничку отвезли, а Соли Иванович с семьёй чуть ли не в тот же день в Россию уехали. Как меня подлатали немного — сразу на нары. Чё–ково? Крутили–вертели, а без толку: я не при делах, я никого не трогал, меня самого чуть не убили. Вышел из тюрьмы — попытался найти учителя, но не получилось.

Икром шумно выдохнул, закончив, а я медленно вдохнул, приходя в себя. Поставил ПМ на предохранитель, убрал в подсумок обратно. Чёрт с ним. Чекисты разберутся. Есть примерная численность личного состава противника, и два возможных места дислокации. Оба нашими силами — силами ополчившихся цивилов, пусть даже неплохо теперь вооружённых — неприступны. По крайней мере я не поведу людей ни на штурм шайтан–квартала, ни на зачистку стройки.

Я разогнул больную руку. Боль была лютая, до звёзд в глазах, но я нашёл в себе волю ухватиться за бетон, и подтянувшись, выбраться наружу. Выбравшись, я так и улёгся пластом. Рука сильно ныла, прося отрубить её, чтобы не так больно было, а в голове был винегрет — самый мерзкий из салатов. Всё смешалось: убитый мальчишка, чуть не изнасилованная Соня, и бессмертная фраза из дурацкого фильма: «Люк, я твой отец». Ну пусть не отец, но этот бармалей рисковал жизнью и чуть не погиб, чтобы вытащить меня и мать с территории занятой противником.

Не знаю сколько я пролежал без движения. Может две минуты, а может сорок.

— Главный — Сантику. Наблюдаю чёрный тонированный внедорожник, едет в нашу сторону. В салоне не менее двух человек. Из окна торчит палка с белым флагом. Можем работать. Приём.

Откуда только силы взялись? Я прыжком встал на ноги.

— Сантик — Главному. Огонь не открывать. Наблюдать.

— Сидор — Абзацу. Нарезняков в ружьё, самому прибыть к главным воротам. Приём.

— Абзац — Сидору. Две минуты. Приём.

8 комментариев к “Роман-боевик «Партизан. Защитник Государства» // Кирилл Кащеев”

  1. Начиналось неплохо, юмор и сарказм порадовали, много несостыковок в хронологии связанных с реальностью но т.к. это роман, сойдёт. Честно, было интересно до главы: Ирина, потом какой-то сумбур, но осилил. Теперь про контекст, четко просматривается предвзятость к хохлам, не ну, были затронуты и другие нац-ти, но уж ярко выражены события последних лет на Украине и явная ненависть к украинцам как таковых. Создалось даже впечатление что на этой почве и рождался этот роман-газета, нехорошо как-то получилось. Считаю что админы должны пресекать подобного рода посты, хоть романов, хоть сочинений и т.д. несущих в себе ненависть, расизм и всё в таком духе. Сайт как я понимаю международный и создавался не с этой целью, а объединить ЛЮДЕЙ которым любо направление в выживании, бушкрафте, препперстве и т.п. С уважением, берегите себя и удачи всем.

    Ответить
    • Да какой там нацизм? 😄 Там лютый и дремучий социально-политический мрак в черепе у автора (на основании слов лирического героя). Автор выражает ненависть ко всем, начиная от Украинцев и заканчивая скинхедами, либералистами, и тд. Ну и так ватно, что можно ватными бушлатами дивизию обеспечить. )
      Но местами очень интересно.

      Ответить
  2. не очень интересно, но концовка обнадёживает. Дифирамбы дядюшке Пу не катят.

    Ответить
  3. А мне зашло, захватывающе и сюжет достойный. Давно не находил легкого и атмосферного чтива, автору- респект и ачивка. Все социально- политические аспекты — личное дело автора, его взгляд. Ну и пусть будут на его совести.

    Ответить

Оставьте комментарий